Отправлено: 10.04.07 22:08. Заголовок: "Белый заяц у дороги" - новая АИ от Андрея Лазарчука и Ирины Андронати

цитата:

Легенда гласит, что Александр Сергеевич Пушкин потому не вышел на Сенатскую площадь с друзьями-декабристами, что по пути в Санкт-Петербург ему повстречался заяц. Поэт счел явление длинноухого дурной приметой и поворотил назад, в Михайловское. А если бы не было зайца? Если бы Пушкин вышел на площадь? Как изменило бы это ход российской и мировой истории? Писатели Ирина Андронати и Андрей Лазарчук (авторы популярных романов в жанре фэнтези "Марш Экклезиастов" - в соавторстве с Михаилом Успенским, "Сироты небесные", "Малой кровью", на основе их произведений сняты фильмы "Жара", "Параграф 78") предлагают свою версию развития событий. Фантазия написана к 140-летию договора о продаже Россией Аляски США. - Елдыть тя, - горестно покачал головой Пафнутий Губин. Зима, считай, только началась, а зайцев по лесам-долам было всего ничего, да и те тощие, быдлястые, что твоя саранча. Он вынул зверька из петли, бросил в торбу. Покряхтел, наново застораживая силок, потом выпрямился и побежал дальше. Морозец хватал за щеки. Издали, от дороги, несся перезвон поддужного колокольца. "Тоись, барин, - с досадой подумал Пафнутий. - Не к добру, ох, не к добру"... *** Пушкин прижимался горячим лбом к ледяному стеклу. Под полозьями возка повизгивал убитый до льда лежалый снег, возок покидывало в стороны - кони бежали резво. В груди стыло отчаяние. Еще никогда ему не было так томно и так безнадежно грустно. Крикнуть сейчас Ивану: "Эй, поворачивай!" - да где там... В слабом свете иззябшей луны проплыл мимо тихий призрак мужика в тулупчике и заячьей шапке. Завтра бы, подумал Пушкин. Завтра бы с ружьишком, с Разорваем и Покатаем, на лыжах, хрусткий наст, хрусткий воздух, а после... Добытых зайцев отдать дворне, пусть радуются и благодарят. Он отслонился от стекла и тихо задумался. Потом представил глаза Рылеева. И Кюхли. Они ничего плохого не скажут, но как они будут на него смотреть... Как на зайца. Пушкин поправил полость, уселся поудобнее, протер успевшее подернуться узором стекло. Великие дела лежали впереди. *** Две картечины так и застряли у него в бедре немного выше колена, он так и хромал до конца жизни, и когда, совсем уже бессильного, старшие внуки выносили его в носилках к океану, Пушкин долго молча слушал рокот огромных волн, всматривался в фиолетово-зеленые тучи у западного горизонта и чуть слышно что-то шептал. *** - ...а потом поднялся дедушка. Сам стоять не мог, его держали под руки. И начал говорить. Царь сначала и слушать не хотел, но дедушку разве уймешь! Да и любил его царь, только недоумен был сильно и все повторял: "Саша, Саша, как же ты мог?" А потом вообще заплакал и сказал: "Есть у меня земля за Сибирью, за морем, отправляйтесь туда и творите что вздумается, хоть по Руссо, хоть по Дидро, только отчеты присылайте и подати платите". И посадили наших на корабли... *** - Правей, правей наводи! - кричал так, что и сквозь канонаду широко разносилось, босой артиллерийский поручик. - Вон она, за сикаморой! Да куда ты смотришь!.. Он оттолкнул канонира и, схватив орудие за хобот, одним движением развернул. - Пали! Пушка выпалила; бомба взорвала черный фонтан земли и дыма. - Не по нраву каша! - захохотал поручик. - Ишь, забегали, чертовы янки... - Кто таков? - спросил Нахимов майора Панина. - Граф Толстой, ваше сиятельство. Воюет - отважно! - А почему не по форме одет? - Отдыхал, а тут вылазка... - Толстой, вы сказали? Это не тот, что "Очерки форта Росс" в "Отечественных записках" пропечатывает? - Он самый. - После дела, Павел Васильевич, направьте-ка его ко мне в штаб... *** Скобелев придержал кобылу. Ехавший стремя в стремя с ним атаман Белый Башлык вынул из рта длинную трубку и чубуком показал на приближающихся всадников. - Испано, - коротко сказал он. Наконец-то, подумал Скобелев. С испанцами он планировал соединиться еще неделю назад, но те застряли на переправах через плевую речушку Рио-Гранде (дикси сопротивлялись отчаянно), а с наличными малыми силами - двумя дивизиями стрелков да двумя же казачьими индейскими полками - выступать против старика Ли ни к чему, только людей положишь без пользы. Он посмотрел на атамана. Семьдесят лет атаману - а по лицу и не скажешь: что из мореного ясеня вырезано, горбатый нос и тонкие неподвижные губы. Глаза как у орла. И только волосы белые - такие же, как перья на голове. И как вершины гор позади... Всадники приближались. Теперь и сам Скобелев видел усталые обветренные лица, повязки на лбах, пыльные плюмажи на шляпах. Но всадники сидели гордо и прямо. В них сквозила уверенность и победа. - Ну вот, - Скобелев похлопал кобылу по шее. - Считай, Доротея, что мы уже в Канзасе... *** По случаю скорого, чуть ли не завтра, приезда цесаревича Николая Александровича полы в трактире "Пузатый Гризли" были не только подметены, но и натерты воском, а окна чисто вымыты. Братья взяли столик у окна, заказали щи из бизоньей лопатки, запеченного шеда, пирог с брусникой - и большую бутылку красного калифорнийского от Голицына. Из окна видна была станция, памятник графу Резанову, хвост строительного поезда. Рабочие в оленьих дохах сидели у вагона, пили что-то из котла, зачерпывая кружками. - А я, брат, женюсь, - сказал старший, задумчиво глядя куда-то в угол. - Вот замкнем стык, первые поезда пропустим, возьму я отпуск месяца на два - а компания-то мне полгода должна, все упирались: "Куда мы без вас, Александр Ильич!" - нет, шалишь, хватит. Только маме пока не говори, я сам. О-кей? - он улыбнулся, сильно показав зубы. - Похож я становлюсь на янки? - До отвращения. Кто она? - Ты не поверишь. Француженка, из Парижа. Вдова одного нашего управляющего... Да я тебе, кажется, рассказывал? - Нет, - покачал головой младший. - Ну, еще расскажешь. Весь день впереди. А у меня тоже новость. Надумал я со службы уходить... - Да ты что? - Да, так вот. Хочу вкусить вольные хлеба. - Это то, о чем я думаю? Клондайк? Младший сдержанно кивнул. Потом заговорил, горячась: - Я ведь, Саша, думал: служить закону - значит служить людям! Ан нет! Тебя нанимают, чтобы ты выгораживал негодяя, может быть, даже убийцу. И ты знаешь прекрасно, что он негодяй, но все равно выгораживаешь, потому что так принято, так положено! А!.. - он налил вина себе, налил брату, поднял бокал. - И не вздумай меня отговаривать! - Да я и не собираюсь... - старший смотрел на него, наклонив голову, улыбался. - Эх, Володька. Люблю я тебя!.. *** - Пап! Ты меня слышишь? Какие-то помехи на линии! Я тебе из Вены звоню! Помнишь давешний разговор про художников для проекта Владизапада - столицу переносить? Так вот, я их, похоже, нашел! Тут их целая колония! Молодые, сумасшедшие и гениальные! Города будущего рисуют! Там с ними Татлин сейчас - они друг от друга в восторге! Я соберу эскизы, привезу! Особенно один парень - Шпеер его фамилия, запомни! Он нам в самый раз будет, вот увидишь! *** - Чкалов! Валерий Палыч! Господин полковник! Голос показался знаком. Чкалов остановился, оглянулся. Его догонял, размахивая палкой, сухонький старичок в светлом полотняном костюме и сандалиях на босу ногу. - Вот не чаял встретить!.. Какими судьбами в наших широтах? Чкалов вглядывался и не узнавал. Потом щелкнуло. - Сергей Исаевич?! Не может быть! - Может, Валера! Еще как может! Чкалов выпрямился, щелкнул каблуками, бросил руку к фуражке. - Господин инструктор, курсант Чкалов к выполнению задания готов! - А я в тебе никогда и не сомневался... Уточкин был ему по плечо; сейчас, остановившись резко, Сергей Исаевич не мог отдышаться. Чкалов подхватил старого учителя под руку, повел. Они сели на скамейку под навесом - оказалось, это кафетерия. Им тут же подкатили столик с лимонадами и пирожными. Чкалов спросил коньяку - принесли коньяк. - ...мне доктора прописали теплый климат, я и подумал - теплее, чем здесь, уже не найти. Собрал чемоданишко - на пакетбот - и сюда. И вот уже живу лишних - сколько? - лет двадцать. Благодать. А ты-то, ты-то? - Ну, про то, что в газетах прописано, умалчиваю, - махнул рукой Чкалов. - А вообще - решили разворачивать здесь, на Гавайях, в Жемчужной Бухте, агромадную базу, поболее Артура. И флот будет стоять, и мы, дальняя авиация. Про новые "Лебеди" Сикорского слыхали? - Шестимоторные? - Они самые. Ох, хороши! На что я истребители люблю, но от "Лебедей" в полном восторге - просто поют в небе... Весь Тихий океан наш будет. - Это да... Уточкин смотрел куда-то вдаль, в далекое небо, почти не слыша собеседника. Потом спросил: - Ты же здесь с аэропланом небось? - Конечно. - Прокати меня... *** Пузырек с чернилами ударился о стекло, разбился. Образовалась черная клякса в виде треухого зайца. Стекло, конечно, выдержало... Посол Вознесенский подошел к окну. Толпа уже поредела, и некоторые самые срамные лозунги исчезли. Полицейские в широкополых шляпах лениво оттесняли студентов от ограды. Студентов можно понять - кому охота изучать на иностранном языке целые дисциплины? Но департамент образования действует в их же интересах - потому что куда потом из всех этих Гарвардов да Принстонов выпускники стремятся? Правильно, на Запад. А на Западе говорят по-русски. И вам, ребята, без свободного владения языком - труба. Но поймете вы это уже потом... А сейчас, наверное, какие-то негодяи мутят ваш бедный разум. "Пушкин - нет! Китс - да!" Надо же до такого додуматься! Чем был бы наш мир без Пушкина?.. Он вернулся за стол, вздохнул, открыл блокнот. Надо было писать докладную записку в МИД, но рука сама вывела: "Вместо флейты поднимем фляги..."

(с)Андрей Лазарчук, Ирина Андронати
http://www.izvestia.ru/comment/article3102960/

 Отправлено: 11.04.07 20:48. Заголовок: Re:

цитата:

Ленин и Пушкин Из рассказа Татьяны Толстой Там где обрывается жизнь Пушкина дуэлью с Дантесом начинает свой рассказ «Сюжет» Татьяна Толстая. Пушкин по версии писательницы доживший до 80 лет, постаревший, обрюзгший, забывающий имена друзей и недругов едет в Симбирск чтобы завершить «Историю пугачевского бунта». Далее следует текст давнего рассказа Толстой: "... старичок, бредущий в приволжских сумерках, приостанавливается, вглядывается в мрак прошлый и мрак грядущий, и вздымается предчувствием близкого надсаженная грудь, и наворачиваются слезы, и что-то всколыхнулось, вспомнилось... ножка, головка, убор, тенистые аллеи... и этот, как его... Бабах! Скверный мальчишка со всего размаху всаживает снежок-ледышку в старческий затылок. Какая боль! Сквозь туман, застилающий глаза, старик, изумленно гневно обернувшись, едва различает прищуренные калмыцкие глазенки, хохочущий щербатый рот, соплю, прихваченную морозцем. "Обезьяна!" радостно вопит мальчонка, приплясывая. "Смотрите, обезьяна! Старая обезьяна!" Вспомнил, как звали! Дантес! Мерзавец! Скотина... Сознание двоится, но рука еще крепка! Пушкин, вскипая последний, предсмертный раз, развернувшись в ударе, бьет, лупит клюкой - наотмашь, по маленькой рыжеватой головке негодяя, по нагловатым глазенкам, по оттопыренным ушам, - по чему попало. Вот тебе, вот тебе! За обезьяну, за лицей, за Ванечку Пущина, за Сенатскую площадь, за Анну Петровну Керн, за вертоград моей сестры, за сожженные стихи, за свет очей моих - Карамзину, за Черную речку, за все! Вурдалак! За Санкт-Петербург!!! За все, чему нельзя помочь!!! "Володя, Володя!" - обеспокоенно кричат из-за забора. "Безобразие какое!" - опасливо возмущаются собирающиеся прохожие. "Правильно, учить надо этих хулиганов!... Как можно, - ребенка... Урядника позовите... Господа, разойдитесь!.. Толпиться не дозволяется! Но Пушкин уже ничего не слышит, и кровь густеет на снегу, и тенистые аллеи смыкаются над его черным лицом и белой головой. Соседи какое-то время судачат о том, что сынка Ульяновых заезжий арап отлупил палкой по голове, - либералы возмущены, но указывают, что скоро придет настоящий день, и что всего темней перед восходом солнца, консервативные же господа злорадничают: давно пора, на всю Россию разбойник рос. Впрочем, мальчонка, провалявшись недельку в постели, приходит в себя и, помимо синяков, видимых повреждений на нем не заметно, а в чем-то битье вроде бы идет и на пользу. Так же картавит (Мария-то Александровна втайне надеялась, что это исправится, как бывает с заиканием, но - нет, не исправилось), так же отрывает ноги игрушечным лошадкам (правда, стал большой аккуратист и, оторвав, после непременно приклеит на прежнее место,) так же прилежен в ученьи (из латыни - пять, из алгебры - пять), и даже нравом вроде бы стал поспокойнее: если раньше нет-нет да и разобьет хрустальную вазу или стащит мясной пирог, чтобы съесть в шалаше с прачкиными детьми, а то, бывало, и соврет - а глазенки ясные-ясные! - то теперь не то. Скажем, соберется Мария Александровна в Казань к сестре, а Илья Николаевич в дальнем уезде с инспекцией - на кого детей оставить? Раньше, бывало, кухарка предлагает: я, мол, тут без вас управлюсь, - а Володенька и рад. Теперь же выступит вперед, ножкой топнет, и звонко так: "Не бывать этому никогда!" И разумно так все разберет, рассудит и представит, почему кухарка управлять не может. Одно удовольствие слушать. С дворовыми ребятами совсем перестал водиться. Носик воротит: дескать, вши с них на дворянина переползти могут. (Прежде живность любил: наловит вшей в коробочку, а то блох или клопов, и наблюдает. Закономерность, говорит, хочу выявить. Должна непременно быть закономерность.) Теперь если где грязцу увидит - сразу личико такое брезгливое делается. И руки стал чаще мыть. Как-то шли мимо нищие на богомолье, остановились, как водится, загнусавили -милостыню просят. Володенька на крыльцо вышел, ручкой эдак надменно махнул: "Всяк сверчок знай свой шесток!" - высказался. - "Проходите!.. Ходоки нашлись..." Те рты закрыли, котомки подхватили, и давай Бог ноги... А как-то раз старшие, шутки ради, затеяли домашний журнал, и название придумали вроде как прогрессивное, с подковыркой: "Искра". Смеху!.. Передовую потешную составили, международный отдел - "из-за границы пишут...", ну, и юмор, конечно. Намеки допустили... Володенька дознался, пришел в детскую такой важный, серьезный, и ну сразу: "А властями дозволено? А нет ли противуречия порядку в Отечестве? А не усматривается ли самоволие?" И тоже вроде в шутку, а в голосишке-то металл... Мария Александровна не нарадуется на средненького. Поверяет дневнику тайные свои материнские радости и огорчения: Сашенька тревожит, - буян, младшие туповаты, зато Володенька, рыженький, - отрада и опора. А когда случилась беда с Сашенькой - дерзнул преступить закон и связался с социалистами, занес руку - на кого? - страшно вымолвить, но ведь и материнское сердце не камень, ведь поймите, господа, ведь мать же, мать! - кто помог, поддержал, утешил в страшную минуту, как не Володенька? "Мы пойдем другим путем, маменька!" - твердо так заявил. И точно: еще больше приналег на ученье, баловства со всякими там идеями не допускал ни на минуточку, да и других одергивал, а если замечал в товарищах наималейшие шатания и нетвердость в верности царю и Отечеству, то сам, надев фуражечку на редеющие волоски, отправлялся и докладывал куда следует. Илья Николаевич помер. Перебрались в столицу. Жили небогато. Володечка покуривать начал. Мария Александровна заикнулась было: Володя, ведь это здоровье губить, да и деньги?... - Володечка как заорет: "Ма-алча-ать! Не сметь рассуждать!!!" - даже напугал. И с тех пор курил только дорогие сигары: в пику матери. Робела, помалкивала. Ликеры тоже любил дорогие, французские. На женщин стал заглядываться. По субботам к мадамкам ездил. Записочку шутливую оставит: "ушел в подполье", возвращается навеселе. Мать страшилась, все-таки докторова дочка, - "Вовочка, ты там поосторожнее, я все понимаю, ну а вдруг люэс?.. Носик провалится!"- "Не тревожьтесь, маман, есть такое архинадежное французское изобретение - гондон!" Любил Оффенбаха оперетки слушать: "нечеловеческая музыка, понимаете ли вы это, мамахен? Из театра на лихаче едешь - так и хочется извозчика, скотину, побить по головке: зачем музыки не понимает?" Квартиру завел хорошую. Обставил мебелью модной, плюшевой, с помпончиками. Позвал дворника с рабочим гардины вешать - те, ясно, наследили, напачкали. С тех пор рабочих, и вообще простых людей очень не любил; "фу, - говорил, - проветривай после них". И табакерки хватился. Лазил под оттоманку, все табакерку искал, ругался: "Скоты пролетарские... Расстрелять их мало..." В хорошие, откровенные минуты мечтал, как сделает государственную карьеру. Закончит юридический - и служить, служить. Прищурится - и в зеркало на себя любуется: "Как думаете, маменька, до действительного тайного дослужусь?.. А может лучше было по военной части?.." Из елочной бумаги эполеты вырежет и примеряет. Из пивных пробок ордена себе делал, к груди прикладывал. Карьеру, шельмец, и правда, сделал отличную, да и быстро: знал, с кем водить знакомства, где проявить говорливость, где промолчать. Умел потрафить, с начальством не спорил. С молодежью, ровесниками водился мало, все больше с важными стариками, а особенно с важными старухами. И веер подаст, и моську погладит, и чепчик расхвалит: с каким, дескать вкусом кружевца подобраны, очень, очень к лицу! Дружил с самим Катковым, и тоже знал как подойти: вздохнет, и как бы невзначай в сторону: "какая глыба, батенька! какой матерый человечище!", - а тому и лестно. Были и странности, не без того. Купил дачу в Финляндии, нет чтобы воздухом дышать да в заливе дрызгаться, - ездил без толку туда-сюда, туда-сюда, а то на паровоз просился: дайте прокатиться. Что ж, хозяин - барин, платит, - пускали. До Финляндского доедет, побродит по площади, задумывается... Потом назад. Во время японской войны все на военных любовался, жалел, что штатский. Раз, когда войска шли, смотрел, смотрел, не выдержал, махнул командиру: "ваше превосходительство, не разрешите ли патриоту на броневичок взобраться? Очень в груди ноет." Тот видит - господин приличный, золотые очки, бобровый воротник, отчего не пустить? - пустил. Владимира Ильича подсадили, он сияет... "Ребята! Воины русские! За веру, царя и Отечество - ура!" - "Ура-а-а-а.!..." Даже в газетах пропечатали: такой курьез, право! Еще чудил: любил на балконах стоять. Ухаживал за балеринами - ну, это понятно, кто ж не ухаживал, - напросится в гости и непременно просит: "прелесть моя, чудное дитя, пустите на балкончик!". Даже зимой, в одной жилетке. Выйдет - и стоит, смотрит вокруг, смотрит... Вздохнет и назад вернется. "Что вы, Владимир Ильич?" Затуманится, отвечает нехотя, невпопад: "Народу мало..." А народу - как обычно. Патриот был необыкновенный, истовый. Когда мы войну с немцем выиграли - в 1918-ом, он тогда уже был Министром Внутренних Дел, - кто, как не он, верноподданнейше просил по поводу столь чаемой и достославной победы дать салют из трехсот залпов в честь Его Величества, еще столько же в честь Ее Величества, еще полстолька в честь Наследника Цесаревича и по сту штук обожаемым Цесаревнам? Даже Николай Александрович изволили смеяться и крутить головой: эк хватили, батенька, у нас и пороху столько не наскребется, весь вышел... Тогда Владимир Ильич предложил примерно наказать всех инородцев, чтобы крепко подумали и помнили, что такое Российская Империя и что такое какие-то там они. Но и этот проект не прошел, разве что отчасти, в южных губерниях. Предлагал он - году уже в двадцатом-двадцать втором - перегородить все реки заборами, и уже представил докладную записку на высочайшее имя, но так и не сумел толком объяснить, зачем это. Тут и заметили, что господин Ульянов заговаривается и забывается. Стал себя звать Николаем, - патриотично, но неверно. Цесаревичу Наследнику подарил на именины серсо с палочкой и довоенную игру "диаболо", - подкидывать катушку на веревочке, словно забыв, что Цесаревич - молодой человек, а не малое дитя, и уже был сговор с невестой. (Впрочем, Цесаревич его очень любили и звали "дедушкой Ильичом"). Черногорским принцессам козу пальцами строил! И при болгарском царе Борисе кричал: "Бориску на царство!", оконфузив и Его Величество, и присутствующих. Прощали: знали, что дедуля хоть и дурной, но направления самого честного. Читать не любил, и писак не жаловал, а сам пописывал, но только докладные. В Зимнем любили, когда он, бывало, попросит аудиенции и стоит навытяжку у дверей кабинета, дожидается вызова, - портфель подмышкой, бородка одеколоном благоухает, глазки хитро так прищурены. "Опять наш Ильич прожекты принес! Ну, показывай, что у тебя там?" Смеялись, но по-доброму. А он все не за свое дело брался. То столицу предложит в Москву перенести, то распишет, "Как нам реорганизовать Сенат и Синод", а то и вовсе мелочами занимается. Где предложит ручей перекопать, где ротонду срыть. А особо норовил переустроить Смольный Институт: либо всю мебель зачехлить в белое, либо перекроить коридоры. Тамошних благородных девиц навещать любил и некоторым, особенно лупоглазым, покровительствовал: конфект сунет или халвы в бумажке. Звал их всех почему-то Надьками. Когда же Его Величество Николай Александрович почили в Бозе, Владимира Ильича хватил удар. Отнялась вся правая половина, и речь пропала. Не пришлось идти и в отставку. Графиня Т., всегда к нему благоволившая, отвезла его в свое имение в Горках, где его держали целый день в саду в гамаке, под елкой. Кормили спаржей, клубникой, шоколадом. Давали кота погладить. Раз пришли - а он уже умер. Придворный доктор, лейб-медик Боткин из научного любопытства испросил дозволения вскрыть покойнику череп. Молодой царь плакали, но дозволили. Мозг с одной стороны оказался хорошего, мышиного цвета, а с другой - где арап ударил - вообще ничего не было. Чисто. Сейчас ждем, когда нового Министра Внутренних Дел назначат. Говорят, бумаги уже подписаны. Господин Джугашвили, кажется, фамилия".

http://www.polit.ru/fiction/2005/04/22/ecoflen.html

 Отправлено: 12.04.07 19:03. Заголовок: Re:

Panzer пишет:

цитата:

Сейчас ждем, когда нового Министра Внутренних Дел назначат. Говорят, бумаги уже подписаны. Господин Джугашвили, кажется, фамилия".

Вот в Сталина не верю! А Владимир Ильич вполне мог, да... *мечтательно щурится*

 Отправлено: 12.04.07 21:22. Заголовок: Re:

Telserg пишет:

цитата:

Вот в Сталина не верю!

Остается только еще раз сослаться на Пашин перевод Джо Стила
А Андрея и Ирины вам как АИ?

 Отправлено: 03.07.07 15:20. Заголовок: Re:

Джугашвили мог:
1. Блистательно окончить семинарию (придя на экзамен по гомилектике НА НОГАХ), служить в рабочем приходе- будучи народным батюшкой а-ла Гапон, проявить себя - как святой жизни златоуст, окончить академию, в конце бросить архииерейскую кафедру, уйдя в пустыню...Одним Серафимом Саровским было бы больше...
2. Уйдя из семинарии, стать народным учителем и писателем(писал он много и хорошо), типа Ушинского...
3. Стать народным героем-благородным абреком, кавказским Робином Гудом...
Но- быть человеком системы- служить в полиции, или в жандармерии- вряд ли...

 Отправлено: 03.07.07 18:11. Заголовок: Re:

Холера-Хам пишет:

цитата:

Но- быть человеком системы- служить в полиции, или в жандармерии- вряд ли...

Согласен, именно!

 Отправлено: 29.07.07 08:15. Заголовок: Re:

Простите, а оцифрованное это чудо есть? Страсть как посмотреть хочется! Чкалов с Сикорским цепляет!